Помочь сайту
Поздравления
50. Вот и глава конечная...
11 марта 2016 -
Владимир Радимиров
Глава 50. Вот и глава конечная, лишь Правь наша – штука вечная.
Ну а далее события развивались стремительно. О том, что сам Яван Говяда с несусветного гиблого ада возвертался и с кровопивцами ненасытными по-православному расквитался, слух развеялся по расейской земле, словно пал огневой по весенней сухой траве. Воодушевление в народной среде проявилося прямо чрезвычайное. Парни местные молодые с остатними мужиками и дедами вооружилися дубинами и колами и такого перцу арским иноверцам задали, что те имение своё в неописуемом ужасе побросали и очертя голову в Арию дальнюю побежали.
Никакого особого кровопролития даже не было – ну там по запарке какого-нибудь упыря прибили и всё. С теми зверствами, что здесь арцы творили, это было вообще несопоставимо.
Армия захватчиков оккупационная, не говоря уж об отрядах коллаборационных, хоть многочисленные они были весьма и хорошо вооружённые, полностью оказались деморализованы. Как прознали вояки кичливые, что в Раславе-то приключилося, когда Ваня одним чихом цельную рать завалил, то весь ихний боевой дух в них враз и попритух.
Некоторые, правда, ещё сдуру порыпались, в россказни эти, по их мнению, они не поверили и по крепостям задумали отсидеться. Да только Яваха зазря сопли-то не жевал и дюже там не менжевался, а дружину из охотников живо собрал и те крепости одну за другой и побрал, причём первые две взял почти в одиночку. Стрелы-то, со стен пущенные, его не брали, поскольку снова бронь небесная тело евоное охраняло.
А делал он так: к воротам крепостным неспеша подвалит, палицей по ним от души долбанёт – и нету ворот! Затем, как хорь в курятник, Ваня вовнутрь врывался и немилосердно с оборонявшимися хищниками расправлялся. Правда, бил он только с ним сражавшихся, а сдававшихся разоружал и всех на волю отпускал с наказом, чтоб более в Расиянье не проказить. Так что через короткое время с остальными укреплениями у него никаких проблем вообще не было. Не пришлось даже их штурмовать, ибо едва отчаявшиеся арцы Явана у ворот примечали, как сразу же спешили сдаваться. Ни у одного дурака более на богатыря великого рука не поднималася.
Так в короткий срок вся страна захваченная рассиянам опять досталася.
Удивительное дело, но и часть немалая Арии, что к Рассиянью-то прилегала, отреклася от Арского гордого названия и сызнова прозвалася Расияньем. Видимо, на весах невидимых правды и справедливости один богатырь-правед куда как более весил, чем все арские города и веси.
И то сказать – В Прави-то ведь сила могучая, – и дураку даже станет понятно, когда не где-то у чёрта на пятках во туманном завтра, а прямо здесь и сейчас ему станет лучше. Изменения они ведь налицо, когда перестаёшь быть подлецом. Да и соседи твои, когда не врут да не рвут, а по-человечески когда живут, родственников иных роднее душу тебе, бывает, согреют.
Со сволочным государством было вскоре покончено, и работушка восстановительная закипела до того быстро, что казалось, это не иго чертовское страну Солнца настигло, а какой-то обуял её кошмарный сон.
Истинной осью несокрушимой Яван волю свою несгибаемую в серёдку процесса сего животворящего положил, и закрутилася жизня в Рассиянии опять, значит, в Ра, а не обратно. Что ни говори, а от личности геройской в истории зависит много. Именно люди великие и торят другим-то дорогу да ведут их, куда им надо. Большинство ведь из нашего брата не человеки ещё самодостаточные, а послушное людское стадо.
Первым делом собрал Яван в Раславе всенародную раду, и порешил народ на той раде во все концы страны скакать и Велик Собор на сбор собирать. Ото всех краёв в столицу представители выборные приехали, и стали они думать да гадать, как им порядки праведные возвертать.
Явана сии представители Правителем на семь годов выбрали, и Ваня ту тяжёлую ношу на себя взял, не постеснялся. Он-то и внёс предложение на народное утверждение: землицу-мать отныне и вовек не продавать, и всем неимущим по уделу раздать в пожизненное, стал быть, владение на тела своего, значится, прокормление. А чтобы людишки клещами за своё не держались, то предложил Говяда по смерти владельца не детям взрослым удел отчий передавать, а совершенно чужим, по жребию избираемым. Это, значит, чтоб владения меж людьми мешалися, и земляки обустройством чрезмерным чтоб не увлекалися – довольно ведь и дома просторного на одну-то хозяйскую голову, а хором роскошных и громадных палат человеку настоящему и на фиг не надо, ибо отношениям человеческим надобно учиться, а не ставами да куполами кичиться...
В числе других одно необычное принял Собор решение, вызвавшее всеобщее в обществе обнадёженном оживление: на двенадцать ближайших годов вводилося в Расее многожёнство, и одному мужику до трёх баб разрешалося замуж брать, дабы таким непривычным в стране нашей способом количество народонаселения наверстать.
Во где мужики остатние были рады!
Да только рано, дураки этакие, они обрадовались, бо ино и с одной-то бабой им было не сладить, а тута тебе аж целое трио. Ого!..
И у праведов Яван попросил помощи. Создал из людей мудрых себе Совет. И хоть мало их осталося апосля гонений-то арских, а всё ж таковые нашлись – праведы в Рассии отродясь ведь не переводились...
И как в былые-то времена посоветовали праведы Правителю с молодого поколения возврат к Прави нерушимой начинать, ибо головушки молодые мягки, а зато пожилые мозги переиначивать будет не с руки: они бы, быть может, того и хотели, да вот возможности не те в старом теле. Как говорится, из глины сырой можно слепить хоть горшок, хоть тарелку, а зато из тарелки и горшка не выйдет уже ни шиша.
Не забыл Яван и наказ Велизаров про дуб материн. И как только всё чуток утряслось, взял он гусли свои звончатые и к дубу пошёл. А уж лето вокруг звенело. Травка-муравка зеленела. Цветов же на могилке скромной весьма было предовольно.
Сел Яван под дуб тот великий, спиною к стволу прислонился, гусли положил на колени и принялся чего-то потренькивать...
И трое суток кряду сидел он там, позу даже не меняя, под охраной одной лишь Борьяны, и ни на какие шумы окрестные даже не откликался. А к исходу третьих суточек случилося с ним настоящее чудо: как бы сияние стало исходить от его головы, и такие неземные звуки руки Ванины сами собой произвели, что потянулись к дубу из лесу дикие звери, птицы небесные в крону его налетели, и даже гады хладнокровные вниманием Ваню не оставили...
Открыл тогда глаза Яван, играть перестал, посмотрел вокруг себя непонимающим взором, а потом Борьяну признал и улыбнулся ей широко.
– Эх, Борьянушка, милушка, – сказал он ей тихо, – в каких я был горних высях!.. А и рассказать-то нечего, поскольку слов у нас таких нету.
Встал он, потянулся всем телом, потрепал по холке оленя пришедшего смелого, и пошли они с Борьяной домой обнявшись, стараясь не наступить на приползших гадов.
И стал Яван с тех пор правителем истым, поскольку получил он способность свыше души людские лечить!
А делал он это так. Соберёт, бывало, народ где-нибудь на гулянье да и почнёт на гуслях играть мелодии свои райские. Да ещё и петь-то при этом... И такие звучания необычайные наловчился Ванёк из гуслиц милозвучных извлекать, что слушали его все прямо не отрываясь. И вот какая штука со слушателями этими приключалася: до трети людей из толпы спустя время малое вдруг начинали рычать, стонать, корчить рожи ужасные, а потом на землю они падали и принимались по ней кататься да изгибаться. Изо всех же их телесных отверстий дым начинал выходить, вонючий донельзя и хладный...
Правда, недолго длилося это безобразие, и скоро все корчащиеся приходили в себя, глядели вокруг ничего не понимая, а потом принималися плакать и рыдать. Да и все остальные тоже потоки слёз буквально из глаз пускали...
А оказывается, это они так очищалися, и потоки те слёзные души им омывали от чертячьего наносу.
– Не бойтесь, люди добрые! – Яваха слушателей утешал, на бесновавшихся указывая. – Это в душах их чертограммы эдак сгорают, врагами нашими туда поставленные! Ишь как дымят-то – видать, не хотят душеньки Божьи покидать!
И будто поменяли народ в Расиянье!
Ранее-то было как? Бывало, родится младенец как младенец, и все с ним, как с чадом дорогим, лелеются. А когда подрастал среди прочих этот дитятя, то оказывалось – червоточинка в нём какая-то появлялася! Не уваживал такой говнюк ни папу, ни маму, ни чужих, ни родню, и превыше всех одного себя ставил, а потому пытался других под себя подмять, а себе добыть власти. А у многих прочих вместо чувства негодования от таковских притязаний покорность какая-то образовывалась вялая, словно бы им душу ножнями овечьими обкорнали. И как бы люди по Прави не старалися жить, как бы нутро поганое в себе ни зажимали, а вот... не получалося до конца его унять – лезло всё равно оно наружу, как сорняк-трава прорастала.
А зато после Ваниных концертов целящих словно выжгло в душах людских всё лядащее! И до того крепко люди друг дружку и весь свет полюбили, что даже погода и та в Расиянье переменилася, и опять сделалась она как прежде – солнечною стала и безмятежною.
Ну а дорогая жена Борьяна Правителя Расейского Явана поддерживала чрезвычайно и на подвиги мирные его вдохновляла. Души своей Ваня в Бяше своей не чаял, а она в нём, ибо закалена их любовь была адским суровым огнём.
Всем миром им народ дом поставил на горе у реки, и в том доме молодожёны и поселилися, и счастливо жили, хотя бывали первое время там редко. Ваня-то всё больше пребывал в разъездах, объезжал расийские края, и в сии путешествия частенько жену свою он брал, чтобы без милушки-то не скучать. А ино и Сивку-Бурку он седлал, когда отправлялся в совсем уж дальние дали, и тогда уж ехал Яван один, по милой своей в разлуке скучая. А когда он возвращался, вот же был им праздник!..
Борьяна же и видом и нравом своим живым ничем как будто от прежней себя не отличалася, да и силушка будь здоров какая в ней осталася – по три подковы просто шутя она ломала!
Но не силою удалою и не богатырством отчаянным она славу всеобщую в Рассии приобрела. Проявилося в забияке беспечальной, неожиданно даже для Явана, милосердное и нежное женское начало, кое превыше подвигов геройских внимание людское к ней привлекало. И пела чертовочка былая дивно, и замечательно просто плясала, а пуще того в травах лечебных она разбиралася, и больных да увечных превосходно врачевала...
А уж как детишек любила красавица-богатырша, так это и не передать – постоянно за ней хаживала мальчишек и девчонок целая рать.
В общем, жизнь в стране на лад былой быстро налаживалась, а навь вредная голову поднять как будто не отваживалась...
И вот однажды осенью, в месяце хмуром листопаде, почувствовал себя Ваня вдруг как-то не так. Навроде бы он даже заболел... Поделал он с утра одно-другое неотложное дело, а под вечер чует, что и мочи никакой уже нету. Прилёг Яванушка на постель, голова у него стала будто чугунная, в груди сделались жар да сушь, а руки-ноги так и вообще еле его слушались...
Борьяна, само собой, заботами мужа недужного не оставила, внимательно его всего обследовала, обсмотрела. Да, говорит, нахмурившись – непонятное какое-то дело... Потом руками над больным плавно поводила и влила в рот ему лечебного отвара.
Полегчало чуточку Явану. Закрыл он усталые глаза и вскоре как отрубился, сном тревожным на ночь забылся.
Но не успокоилась мятущаяся его душа в хвором и немощном теле. Кошмары какие-то жуткие ему всё время грезились, семь потов волнами с его телес сошло, а под утро видение необычайное на богатыря спящего снизошло. Будто пребывал он под огромной скалою, у реки чёрной на горе высокой, а рядом с ним Бяша его дорогая стояла и в туманную даль зорко вглядывалась.
Поглядел туда и Яван да и ужаснулся немало, ибо ползло с западной стороны тёмное какое-то марево, а внутри того марева багровый огонь клокотал, и невидимый кто-то злорадно оттуда хохотал. Испугался Яванушка за Борьяну, за руку её крепко он взял, а тут вдруг вихрь на них налетел страшный, с ног их обоих сшибил, огорошил, песком сыпучим очи им запорошил...
Потерял Яван жену свою любимую, по земельке катаючись. Чудом каким-то ухватился он за выступ скалы и за него держался, пока смерч этот треклятый продолжался. А потом всё это несусветье прекратилось вдруг. С тяжестью в душе огляделся Ванюха вокруг и ужаснулся пуще прежнего, ибо не было с ним более жёнушки его нежной – сгинула она бесследно, пропала, будто и вовсе там не бывала!
Проснулся Яваха от этого бредового кошмара, полежал чуток, полежал, а потом вздохнул с облегчением. Эх, думает, я же и дурак – то ж мне пригрезилось по болезни злой, а так-то я лежу на постели своей пуховой...
Пощупал Ванюша себя – а он весь липкий от пролитого пота, а простынку так хоть выжимай. И пить тут ему захотелося просто страсть.
Яван тогда Борьяну позвал. А она отчего-то не отзывается...
Во другой раз жену он свою зовёт – тишина в доме, никто на зов его не идёт...
Вскочил встревоженный Ваня на ноги, предчувствием ужасным снедаемый, весь сплошь дом обыскал – нету нигде Борьяны! Во двор богатырь тогда выбежал, кличет громко супругу свою дорогую – а всё-то зря, всё впустую: в ответ ему никто ни гу-гу!
И догадался, наконец, разнесчастный наш усилок, что похищена жена его любимая неведомой злой силой!
А тут и утро уже наступило неяркое. Всю Раславу Яваха на ноги поднял. От мала прямо до велика земляки пропавшую везде искали, да не нашли – впустую поиски их прошли.
И вот, когда убитый горем Яван на дне душевного отчаяния от случившегося пребывал, добавилась к его переживаниям горестным ещё и великая беда. С западной сторонушки, на жеребце взмылённом, гонец раненый в Раславу прискакал. Был он весь в пылище дорожной и в грязи, правая рука была у него на перевязи, голова тряпицей окровавленной обвязана – и вот чего гонец раславцам поражённым рассказал: сам царь-непоратор Хитларь с бронированной несметной ратью на лодьях со своего стольного Ворладона к Урагороду славному пожаловал и на Рассию вероломно напал!
Потребовал он сначала, чтобы ураградцы ему на милость сдалися, покорность ему нижайшую чтоб они изъявили, вожаков своих на расправу выдали и хлеб-соль вместях с ключами ему вынесли. Будет отныне, сказал он, у вас новый порядок, не по Ра, само собой, как ранее, а как он им прикажет.
Но горожане, посовещавшись, порешили по-своему и дали неприятелю наглому достойный отпор. Бывший купец гражданин Ярмил командует у них народною силой с сынами своими бравыми Ярисом, Бодрисом и Недаймахом, но теперь положение у них аховое – обложила град вольный вражья рать, и вот-вот должна она Ураград взять...
И добавил вестник раненый, что помощи осаждённые просят у всей Рассиянии, молят прислать они к себе подмогу, чтоб одержать над злодеями перемогу. А ради того, чтобы весть сию в столицу доставить, не ел гонец устремлённый ничего и даже не спал, всё к Явану-правителю спешил он, торопился, нескольких лошадей загнал, да боится он, что всё ж таки опоздал...
Произнёс воин речь свою печальную и в обморок тут же упал.
Кликнул Яван тогда воевод к себе ратных и приказал немедля им рать на войну собирать, а сам в поле чистое побежал и голосом прегромким тама вскричал:
– Эй, Сивка-Бурка, вещий Каурка, встань передо мною, как лист перед травою! Торопись-ка, дружок – ты мне очень нужон!
И только он слова сии призывные произнёс, как словно вихорь конька его к нему принёс. Стал Сивка будто вкопанный перед Яваном и как-то странно головою он вдруг закивал. И вспомнил тогда Ваня, что ему правед Велизар давеча сказывал.
Обнял он за шею конька подаренного и быстро на ухо ему прошептал:
– Дедушка Велизар, слышишь ли ты меня?
И ответил ему конь голосом человеческим:
– Слышу, Ваня, хоть я и далече.
– А скажи-ка, ведун Велизар, – новый вопрос Яваха задал, – где жена моя пропала, Борьяна?
– Эх, Ваня, Ваня, – сокрушённо на это коник головою покачал, – потерял ты видно навсегда свою Борьяну. Колдун страшный Хитларь её у тебя украл, в плену её теперь держит, не холит, знамо, её, не нежит, а мучает, тать, и пытает... Спеши, Яван, на бой с врагами коварными, но всё ж таки слишком не торопись – завтрашнего утра ты дождись. Дозволь Сивушке-Бурушке в росе, в соке Ра, поваляться. Нынче он у тебя видом кляча, а станет конём твоей удачи. Не узнаешь ты своего конька – богатырская в нём проявится стать. Смело тогда можешь, Ванюша, с Хитларём на бой выступать, ибо у него ныне конь твой адский, который в два раза сильнее, чем прежде, стал, потому что Борьянину кобылу от лютости он сожрал... Понял ли ты, Ваня, меня?
– Ага, понял, как не понять! Одного не пойму – как быть с ополчением? Оно ведь за мною не поспеет...
– А ты лети, Яван, на бой кровавый один, без ополчения и без дружины. Силушка богатырская в тебе велика – и один ты сразишь врага!
Ну что ж, сколь ни стремилось сердце Явана на выручку к Борьяне и к ураградцам мчаться, но воли могучим усилием заставил он себя на денёк задержаться. Ополчение же вперёд он послал, чтобы шли они и скакали в Урагрень скорыми переходами и помогли чем могли завоёванному народу.
Ох, и тошно было у Явана на душе, пока он вынужденно завтрашнего утра дожидался и по городу да по округе бесцельно шатался. Как острый в сердце его торчал нож, до того Ванюше нашему было невтерпёж.
И порешил он под вечер на могилу матушкину сходить, посидеть там, подумать малёхи и головушку свою успокоить заклумлённую. Вот пришёл он к дубу огромному, на камешек у ствола присел и в воспоминания детские погрузился.
О том же, кем на самом деле была его мама, он не помнил, правда, ни грамма, ибо память о посмертных его похождениях в земную его голову не влезла, в духе его богатом она где-то осталася, и если и просачивалось оттуда что-то, то самая малость...
Вот сидит печальный Яван возле могилки коровки отравленной, глядь – а из неё сияние вдруг стало подниматься! Белый-белый такой свет из землицы наверх пробился, и чудный запах вокруг распространился. А в придачу к тому ещё и музыка неземная заиграла, еле-еле слышимая – да приятная-то какая!..
Поглядел Яванушка на свечение то, взор ласкающее, вдохнул в себя фимиам умиротворяющий, музыку убаюкивающую послушал – и будто весточку бессловесную от родительницы он получил! И вид и ощущение сей дивной грёзы исторг из очей его ожесточившихся очистительный поток слёз. Ручьями горючими они по щёкам Ваниным полилися, и будто лёд хладный у него на душе растопился.
Не чуял Ваня вовсе времени, пока наяву он там грезил, казалося ему, что миновало одно лишь только мгновение, а тут он смотрит – утро уже наступает, солнышко красное на востоке уже встаёт. Исчезло волшебное сияние внезапно, и запах чудный пропал, и дивный звук – и иным показалося Явану всё вокруг.
Ну, в точности стало всё как прежде, когда грела душу его большая Любовь, и лелеяла мечты его светлая Надежда!
Поклонился расейский богатырь материной могиле низко-низко, потом медленно выпрямился, и во взгляде его стальных глаз воля несокрушимая загорелася, точно камень-алмаз!
Как выходит тогда Яван во поле то широкое. Как зовёт он голосом молодецким конька своего невысокого. И то ли летит Сивка-Бурка низко, то ли высоко бежит, а земля остылая под его копытами дрожмя аж дрожит...
Прибежал конь и стал перед воем, как лист стоит перед травою.
– Ой ты коник мой боевой, Сивушка-Бурушка! – Яванушка ему велит и громко весьма говорит. – Ой, да ты вещая моя Каурушка! А да покатайся ты сей вот час по росице по холодной, ой да прими ты на себя вид-то свой благородный!
И только он сей приказ сказал, как коник евоный на земельку упал и стал по ней кататися да валятися, статей и силушек богатырских стал набиратися...
И минуточки даже омовения росного не минуло, как видуха неказистая Сивку-Бурку покинула, и вскочил на резвы ноги уже конь боевой, собою весьма огромный. Смотрит Ваня – глаза у него точно солнце светятся, хвост да грива серебряною волною на ветру треплются, а копыта алмазами гранёными посверкивают. Вот только масть у Сивки осталась неизменная – мешанина красок на шкуре его играла отменная.
Оседлал Яван богатырского своего коня, и животина обновлённая седока мощного в седельце золочёное приняла. Поскакал Ваня во град во Раславу, где перед народом взволнованным, немногочисленным ещё с утра, предстал и начал прощаться.
– До свидания, земляки вы мои дорогие! – произнёс Правитель Народный голосом не тихим. – Еду я на смертный бой с силою злою тёмною! Коль погину я там – лихом не поминайте! Только знайте: не для погибели я туда полечу, а для ради победы! Верьте в меня, кто Правь ведает!
Ударил Говяда коня ногами по бокам, тот громко заржал, на дыбы восстал, прыгнул вперёд горным барсом и ветра быстрее вдаль скакать сорвался. А как разогнался хорошенько конь волшебный, так и вообще по воздуху ажно он полетел. Каждым могучим скоком по нескольку вёрст он покрывал, повыше леса стоячего сигал да пониже облака ходячего пролётывал...
Долго ли, коротко длилася гонка эта необыкновенная, а только принёс Сивка-Бурка Явана вскорости в Урагрень. Опустился он тогда на земельку, по дороге пустой обычной рысью побежал, и сердце Ванино от вида разора всеобщего ажно сжалося. Поглядел он по сторонам огорошенно – о боже! – везде дома стояли сплошь сожжённые, и тела мёртвые всюду валялися, оружием вражеским поражённые...
Одна деревня проходит, другая – нигде Яван ни одной живой души не примечает! И стар, и млад поколотые да порубленные везде лежат. Да что там люди – животные и те злодеями лютыми были уничтожены: не только коровы и кони были убиты, но даже собаки и козы!
Адски жестокими оказались эти хитларцы и страшно для людей грозными!..
Подъезжает Яван вскоре к красавцу Ураграду, смотрит, а от городских развалин дым чёрный остаточками жидкими подымается, и скопище деревянных крестов на горе вздымается. И будто потемнели стальные Явановы глаза, когда он распятых людей на тех крестах увидал – и не десять, не сто, а много-много сотен.
То были сожжённого града жители, восставшие против хищников безжалостных на его защиту. Не сдюжил отважный народ супротив силищи неимоверной и принял смерть свою мученическую за землю свою и за веру.
Долго ехал Яван вдоль ровных рядов тех крестов, но никого живого на них не нашёл. Видно дней уже прошло немало, как тут жуткая эта трагедия разыгралась. Стаи вороньи над трупами с граем гортанным летали, и тяжкий смрад разложения по воздуху витал...
И тут вдруг... стон негромкий откуда-то спереди раздался!
Соскочил Ваня живо с коня, вперёд побежал и видит – человек ещё живой на кресте висит. И узнал в нём Яван купца Ярмилу! Он, единственный изо всех, был едва-едва ещё жив...
Вырвал Яван орудие казни поганое из земли, на горку крест положил, от пут и гвоздей Ярмилу освободил, рот спёкшийся ему приоткрыл и толику воды из фляги в него влил.
Жадно умирающий влагу утоляющую проглотил, а потом глаза воспалённые он разлепил и замогильным голосом проговорил:
– Яван... Ты?..
– Я, Ярмила, я, – печально Ваня отвечал.
– Ребёнком малым будучи, я тебя видел, – Ярмила из себя еле выдавил. – Ты в Ураграде... проездом был. Эх, богатырь – все мои родные и близкие погибли, и я... почти уже мёртвым стал. Сыны мои дорогие Ярис... Бодрис... и Недаймах... все пали смертью храбрых. И жену мою арец, тупая скотина... на моих глазах зарубил. И соседи мои... все до одного убиты... Эх, Яван, видел бы ты... какая у них сила! Хитларь, подлая тварь, ворота в град... взглядом своих очей пробуравил. Никто из нас не сдавался... все сражалися... да с жизнью за то порассталися.
– А где жена моя, Борьяна? – со слезами на глазах спросил Ярмилу Ваня. – Али ты ничего про неё не знаешь?
Приподнял купец с усилием голову свою всклокоченную и сипя и хрипя пробормотал:
– Её... увёз... увёз её... Хитларь. Яван, я знаю... ты и был... тем скоморохом... на дороге. Слушай... скажу напоследок... умираю я легко. Жил... жил тяжело... грешно... нехорошо... воровал... крал... слабых обижал... любви, любви не имел... Вину теперь свою искупаю. Хр-р... Ар-р...
Голову Ярмилину в руках своих держал витязь, а тот из последних сил пытался слова из себя выдавить:
– Отомсти за нас... Ваня... встань за Ра... за Рассию-мать! Благословляю... тебя.
Тут он голову назад уронил, и дух томящийся тело его бренное наконец покинул.
Медленно-медленно восстал на ноги Яван, и голова его седая низко была склонена. А потом поднял он главу, окрест, обернувшись, глянул, и лучше было бы никому в очи его тогда не заглядывать – холодная в них блистала сталь!
Мелкая-мелкая дрожь всё тело его могучее сотрясала, и мышца желвачная на скуле его широкой яро плясала...
Поклонился Яван низко герою Ярмиле и на все четыре стороны павшим он поклонился, но хоронить никого не стал.
Он спешил!
Спешил врагов, в глубь страны ушедших, достать.
...А вражья та орда на южное направление, оказывается, повертала, на град Раскуев начала итить, чтобы, значит, и его в прах обратить. Да только не ведали, видать, гады, что сама Смерть на коне аляповом за ними уже скачет, и пекло чертячье по душам их обречённым горько плачет. Мало времени осталось у нелюдей, у кирпичей пирамидных, зло творить на белом свете да нести людям обиду.
Не моргая Яван в даль открывающуюся вглядывался, и его могучая рука палицу верную крепко сжимала, убийственную для лютого врага. Так, вот ещё одно село разорённое мститель одухотворённый миновал, вот порубленные люди всюду лежат, и висят ни за что казнённые... Всё дальше и дальше всадник суровый скачет, и из-под богатырских конских копыт огромными копнами землица назад летит...
И таки догнал вскоре Яван рать ту несметную!
Как раз они на равнину вышли большую, в степи широкие раскуевские. Преогромная бронированная колонна, пешая и конная, аж за самый горизонт далёкий тянулась, и с всадником роковым она не разминулась. Встал Яван на кургане, рать карательную взором горящим окинул, усмехнулся криво, а потом рог из-за пояса вынул и в него затрубил.
И от рёва грозного боевого рога остановилися длинные ряды врагов и отчего-то вздрогнули.
Оглянулись вои крутые назад и вот чего они с удивлением великим увидали: с кургана высокого на дорогу летит на них вихрем стремительным странный ворог: на могучем сидит он конище, а в седых его длинных власах ветер певуче свищет!..
Словно оцепенели сволочи жестокие от вида рокового витязя того, и застыла у них от ужаса необъяснимого в жилах кровь.
Врезался неукротимый Яван в толпу оцепенелых поганцев, точно лавина с горы он на них навалился, и местью праведною воин святой упился: стал арскую гадскую рать боевым своим конём топтать да палицею туда да сюда помахивать.
И даже прикасаться к неприятелю ему было не надо! Ежели он влево палицею своею махал, то чуть ли не целый полк враз на месте срезал. Да не оглушенными, а сражёнными наповал, ибо головы у карателей отчего-то даже в шеломах прочных взрывалися. Ну а ежели направо Яваха оружием махал, то разлеталися убивцы вооружённые кто куда – будто смерч улётный их к чертям собачьим размётывал!..
Так ажно до самого горизонта всю эту гигантскую колонну Яван и угробил! Тысячи и тысячи он там положил, в смерти игру играя и жажду великой мести в душе оскорблённой утоляя... Лишь чудом каким-то некоторые в живых-то осталися. Это видать те, кто в зверствах участия не принимали, и кто оказался в бандитской рати случайно...
И тут видит Яван – остатки вражьей орды в каре впереди собралися, а перед ними всадник великий на вороном коне восседал и молнии натуральные из дыр забральных в сторону Вани он метал.
Осадил Яван своего доброго коня, на ворога того пристально глянул и смело на него поскакал. Приблизился сажён на двенадцать, Сивку разгорячённого удилами осадил и всадника громадного взглядом буравящим испепелил.
– Ты что ли непоратор-царь, подлец и колдун Хитларь?! – латника грозно он вопросил и непреклонно добавил: Готовься ответ за зло своё держать, адский ты выползок, ибо смерть твоя за тобою явилась!
На что чёрный воин забрала с лица не снял, а через него прегромко захохотал:
– Ха! Ха! Ха! Ха! Это ты, коровье отродье, сейчас у меня подохнешь! Я – царь Арии Хитларь, непоратор планеты Земля, а ты – тля! Получи, бычина, адского огня!..
Да как полыхнёт жутким пламенем прямо через забрало! Целый огненный поток он на Явана стоявшего из себя исторг, да только всё-то впустую – вобрала палица Ванина огонь адовый подчистую.
Хитларь от этой произошедшей неувязки аж в седле осел – видимо, от неожиданности окосел. Зато Ванька даром времени не терял, палицей он пред собою потряс, и тысячи молний змеящихся из конца её вперёд ударили и всех до единого воинов Хитларевых поубивали.
Заслуженную получили каратели неправые себе кару!
– На твои злые чары и мы лицом в грязь не ударили! – воскликнул зычно Яван. – А сейчас давай-ка узнаем, насколько в честном бою ты удал!..
Да на ворона этого чёрного светлым соколом и напал!
Размахнулся Ванюха своею палицей да по башке Хитларевой как вдарит! Но тот, скотина такая, как-то уклонился, и первый удар у Вани не получился.
Тут и непоратор свою палицу выхватывает, в свой черёд Явана ею вдаряет, но только и Яван евоный удар легко отбивает.
Разъехались они тогда во второй-то раз, опять сшибилися – хрясь! – снова ничья силушка верх не взяла, а Яванов конь адскому коню из шеи шмат мяса немалый вырвал.
Тут во третий раз они разъезжаются, и такая вдруг ярь в душе Явановой разгорелася, что с силою неимоверною он гаду вредному по палице его огрел, а та неожиданно – раз! – и пополам к чертям переломалась! Ну а Ванькин коняга Хитларёва коня вконец доконал: вдвое больший мяса кусище из шеи у него он вырвал, и жилы ему на фиг порвал.
Грянулся конь пекельный об землю и с жизнью тут же расстался, а вражина Хитларь в ковыль сходу сверзился и так сильно упал, что всё вокруг задрожало.
Быстро Ванька с коня тогда соскакивает, к поверженному царю подбегает, и забрало с него прочь срывает.
И видит пред собою жуткого старичищу! Харя у него мерзкая была, отвратная, носище крючищем, череп лысый, взгляд как у крысы, да в придачу на левом глазу бельмо.
Хорош женишок!..
Взметнул Яван над ним кулак свой крушащий и вопросительно закричал:
– Где Борьяна, гад?! Отвечай, а то убью!
А тот вдруг захихикал ехидно:
– Нету её, Явашка Говяшка! Нету! Тю-тю!
И вдруг чёрным едким дымом в глаза Явану он пыхнул!
А пока тот очи ослеплённые продирал, колдун как-то из доспехов тесных повыпростался, и в орла огромного оборотившись, хотел уже было ввысь-то удрать. Да только Ваня его за ногу – хвать! На земельку воспарившего было хищника он возвертал, и, не долго думая, все крылья ему к едреней фене попереломал.
А тот вдруг – блись! – и медведищем огромным обортился!
Заревел зверь страшно и Явана что было силы облапил. Хотел, волохатый гад, человека задавить да задрать, да только не та у него оказалася стать. Яваха тоже оборотня проворно обхватил и стиснул в объятиях своих железных что было силы. И от чудовищного богатырского давления кости у медведя прегромко захрустели...
Выдавил усилок расийский всю жизню из медвежьей груди, а колдун, подлюга, вот чего тогда учудил: змеищею ядовитою из пасти оскаленной он выполз, на земельку плетью свалился и хотел уже в нору какую-то скрыться, но Яваха и здесь гадючину упредил и в последний момент за хвост его ухватил. Выволок он на свет божий чёрную эту ленту да – об землю её, об землю, об землю!..
До тех пор змею ту бил, пока Хитларь снова в человека не обратился. Вывалился он из Явановой руки, лежит, хрипит и кровавые пузыри пускает. Явно, тварина позорная, подыхает...
Наклоняется тогда над чародеем умирающим Ваня и в последний раз он его пытает:
– Где Борьяна? Отвечай!..
Гримасу злорадства Хитларь лежащий на харе своей изобразил и в самое сердце Явана ответом своим поразил:
– Убита она! Замучена! Стерва она ссученная!.. Ох, и была она хороша! Да у Двавла теперь её душа!..
Всё дыхание у Вани от вести этой злой перехватило. Словно куклу тряпичную, издыхающего непоратора он схватил, взметнул над собою на вытянутых руках, и что было силушки об землю его брякнул. И от того могучего удара волна землетрясения по ровной степи побежала, разверзлася на миг сама земная твердь и труп осквернителя Веры в себя она ввергла. Вздыбленная площадочка в том месте только осталася.
Машинально её Ваня ногою притоптал, а потом к Сивке-Бурке шатаясь пошёл, за шею его обнял и заплакал.
Не было более жены его милой на свете, зря её Яван из гиблого пекла вызволял, зря она из чертовки сделалась человеком, всё-то выходит зря...
Совсем тут Яванушка обессилел, и душа его, недавно ещё бурлящая, страшно опустошилась.
И тут вдруг слышит он – сви-и-и-ись! – свистнул кто-то вдали посвистом молодецким!
Поглядел туда унылый удалец и зрит, как некто огромными шажищами к нему чуть ли не летит и за один раз по сорок сажён лихо отмахивает. А в руках скороход несёт какую-то ношу. И едва он чуток поближе подскакал, как в этом ходоке невероятном Яван Боегора своевольного признал.
Ну а в руках его неслабых – родная мама! – покоилась жива-живёхонька его Борьяна!
Подбежал бегун стремительный к удивлённому радостно витязю, да и остановился. Бяшу улыбающуюся на ножки он перед мужем ставит, сам тоже улыбается да Явану почтительно поклоняется.
– Поравита, – говорит, – тебе, Великий Правитель! Принимай-ка, Яван, жену свою суженую, мною спасённую! Хучь и помучена она слегка, да зато цела.
– Да как же это?!.. – Яваха ничего не понимает.– Да как же так?!..
– Меня на выручку её Велизар послал, – бояр весело продолжал и пальцем вниз указал. – Во! Сапоги-скороходы мне свои дал. Ух же они и проворные – чуть меня не угробили! Я сюда как добрался, так до темноты переждал, а ночью во вражий стан пробрался и с Борьяниными палачами по-свойски разобрался. Украл Борьяну у Хитларя! Ага! А иначе было нельзя. Нешто мы, Ваня, не рассияне!..
Вот где радость-то великая настала!
Кинулась Борьяна на шею Явану, целует его, визжит да крепко муженька обнимает...
– Ванечка ты мой дорогой! – вопила она в буйном восторге. – Как я рада, что ты живой! Любый ты мой герой! Народный спаситель! Милый амбал!..
А Яваха и слышать не хочет никаких похвал. А чего, говорит, я такого сделал-то? Ничего, мол, особенного… Я-де, заявляет, для того на белый свет и народился, чтобы за правое дело стоять – вот, значит, по предназначению своему и пригодился. Факт!..
Ваня и Боегора бравого в объятия свои заключил, расцеловал его трижды в уста по расийскому обычаю и в ноги ему за Борьяну поклонился. Отныне, говорит, ты навек мне брат!..
И поехали они все трое в обрат.
...Ну чё ещё про те времена рассказать-то?..
Расийская держава, бают, вскорости после того полностью восстановилася, и ещё тысячу целых лет простоял там если и не Золотой, то уж точно Серебряный Век...
Яван с Борьяною жили долго и счастливо, много детей они народили, всё красавиц писаных да могучих богатырей, а умерли, как сказывают, в один день. И вроде деяния поразительные Явановы уже давным-давно позабыты, и только в сказках народных про Иванов да Янов, Джованни, Джонов да Йоганов имя его всё ещё гремит, а всё ж таки не исчезает великий сын Ра из людской памяти…
Вот и сейчас, будто живой, в седой дали прошедших веков, на фоне солнца ярко сияющего он стоит, на палицу свою знаменитую опирается, рукою мощною нам машет, и заветные слова на прощание нам сказывает:
– Поравита вам, потомки мои дорогие! Слушайте, что скажет вам расийский богатырь!.. Живите просто, радостно! Работайте не ленясь! Другим помогайте! Себя над прочими не возвышайте, и лиха в алчности не стяжайте! Мудрёным законотворчеством не увлекайтесь – законы к кону всегда привязывайте! – И от ига чертовского, наконец, вы воспрянете! Сколько б оно ни было тяжело и долго, а всё ж таки оно кончится!.. Вспомните про то, что вы заблудшие сыны Божьи, а не рабы Его и не твари ничтожные!.. Знайте, мы – рассияне! Всегда мы верили в светлого Ра, а не в вывернутого наизнанку Ара, и никогда мы не были варварами!.. Да здравствует Вера наша великая! Да здравствует мудрая наша Правь! И помните, дети мои, обо мне, о Коровьем Сыне Яване Говяде, которому по-человечески, а не по-чертячьи на Земле-матушке жить было надо!.. До свиданья, родные мои! И знайте – я не умер, я жив! Ничто во Вселенной нашей не пропадает, всё лишь меняется и с Образом Ра стать вровень старается! Я вернусь к вам ещё, но в новом качестве! Дерзайте же, сёстры и братья – над нами и в нас ведь Ра!
Ура! Ура! Ур-ра-а-а-а-а-а!!!..
Как однажды на востоке
Солнце красное вставало.
Как оно лучистым светом
Тёмну землю озаряло.
Солнце встало – мрак лежит,
Он рассеян и бежит!
А Великая Природа
Вместе с радостным народом
К новой жизни восстают,
Славу Ра в душе поют:
"Ой ты, Батюшка Родной!
Жизни Подаритель!
От безвидной темноты
Милый Избавитель!
Ты свети на Землю-Мать,
Чтоб была бы благодать,
Чтобы жизни полнокровной
Не пришлось оскудевать!
Гори яро, ясно,
Чтобы не погасло
И на Матушке-земле
Станет жизнь – прекрасна!
Славься РА Ты наш, Отец!
Кто читал, тот молодец,
Ну а сказочке
К о н е ц.
Список наших персоналий, кои в сказе роль играли.
(по мере вступания их в повествование)
Прави́ла – царь державный Расиянья, мужичок без обаянья
Царица Радими́ла – Правилина жена, собою не дурна.
На́виха – навья жречиха усердная, ведьма зело превредная.
Ода́рка – кухарка своевольная, судьбою не довольная.
Ява́н Говя́да – сын Ра Самого и Небесной Коровы, парень удалый и духом здоровый.
Горд̀яй – сын Правилы с Радимилой, брат Яванов горделивый.
Смир̀яй – тоже Ванин брат названный, неудатый разгильдяй.
Велиго́р – всего лишь раславский коровий пастух, эпизодическая в сказе фигура.
Корова – не скотина, а Дева Небесная, существо собою прелестное.
Свиною́дище – чудище странное, страшное и хитрое, посланец к Правиле от сил нечистых.
Дед Праве́д – святой человек природный, защитник и друг народный.
Рагу́л – местный опытный коваль, коий палицу сковал.
Грубово́р – злобный чёрт, циклоп-урод, ехавший через Смороду.
Хитрово́л – тоже Ванькин враг смышлёный на мосту-то на калёном.
Борья́на – девушка чудесная, Ванина жена, дочка Зорьки Ясной и Чёрного царя.
Три страхолюдины – оборо́тихи-обольстительницы, Явану за братьев мстительницы.
Порубежный паучище – чёрт истинный, в своём роде единственный.
Чудовищный лев – демон-людоедище страшный, Ваню нашего обезлошадивший.
Корчмарь – душегуб и завлекала, коий в свой капкан попал.
Главарь разбойников – громила, что с Ваней боролся, да не на того напоролся.
Князь Сама́р – дед без воли и без мочи, от чертей страдавший очень.
Чёрт-обормот – наглая борзая туша, сборщик местных грешных душ.
Харя – чёрт по имени Мурла́к, неудалый Ванькин враг.
Капитан парусника – муж неглупый и суровый, собеседник Ванин в море.
Спрутище – демон подводный, гроза океана, долю свою получивший сполна.
Царь Далевла́д – всех чистилищ амператор, Ванькин лепший корефан.
Пекельный бык – ярый адский углежор, Ваньшин к бою «тренажёр».
Царица Милоя́на – жена Далевладова верная, красивая тётка, но нервная.
Царевна Прия́на – деваха добрая, но неудачливая, в жертву пекельную предназначенная.
Царевич Далеви́д – парень смелый, то что надо, сын-наследник Далевлада.
Пекельный Гриф – наглый чёрт, садист-нахал, кой несолоно хлебал.
Чёрный Царь – Пекла владыка и су́верен ада, главный хозяин свово Воролада.
Чудовищный Краб – тоже жертвы он алкал, да на Ваньку, гад, попал.
Ловея́р – чёрт-колдун и психопат, тайный сторож адских врат.
Дракон – демон-отступник от чёрного дела, коий Явану поэму пропел.
Борз̀̀ай, Дерз̀ай и Тирзая́р – беглецы адские, черти не конченные, Ловеяркой в собачищ за то обороченные.
Сиясве́т – древний витязь и правед, бывший в узах тыщи лет.
Богатыри и богатырки с Чёрного острова – люди великие, но измождённые, Ваней от плена освобождённые.
Навья́на – чародейка, жрица нави, внучка Навихи коварной.
Дерево-упырь – душ беспечных опьянитель, мира нави хищный житель.
Дерево лесное – дух природный, тьмой омороченный, способ нашедший, как Ване помочь.
Терза́ка и Единорог – леса дичайшего стражи ужасные, Ваньке пройти не давать пытавшиеся.
Сильва́н – леший грозный нелюдимый, ставший Ване побратимом.
Бурив̀ой – древний воин, витязь бравый, царь царей былой державы.
Раи́ма – самый первый из праведов, коий всем про Ра поведал.
Раве́р – мастер веры нерушимой, коий меч сковал Крушир.
Делибо́рз – когда-то ленью обуянный паразит, который стал умельцем поразительным.
Давгу́р – охрененно охладевший пылкий ложной веры жрец.
Ужо́р – ненасытный объедала, бывший жадина и гад.
Уп̀ой – опивала сей бездонный засушил народ духовно.
Рабу́р и Брува́л – достойные Упоевы подражатели – они его в ад спровадили.
Магу́рчик – птенец Великого Могола, возможный в будущем орёл.
Мого́л – сей птицы нет сильнее в мире – он Ване дюже пособил.
Гарпу́та – громадная орлиха-мама, весьма хара́ктерная дама.
Криву́л – вельможа былой разжалованный, держатель жалкой брогарни.
Мордуха́рь – жадный хитрый полицай, погорел он – прямо вай!
Шкурвя́к – чин полиции поболе, избежавший жуткой доли.
Бравы́р – чёрт-бунтарь, несносный малый, смогший сделать небывалое.
Мерза́вл – претендент руки Борьяны, но боец не слишком рьяный.
Бегемова́л – поединщик за Мерзавла, агромаднейший амбал.
Управо́р – адский маршал, предстоятель, Ванькин ярый неприятель.
Тита́вр – поединщик Управора, чёрт высокий и здоровый.
Ужа́вл – данный Ване для услуг, чёрт без всяческих заслуг.
Двавл – главный жрец чертячьей веры, идеист и изувер.
Жирву́л – служка шикарнейшей из гостювален, коий ватагу в номер устраивал.
Чувы́рь – хам, нахал и генерал, но от Вани он удрал.
Жадия́р – важный злыдень из людей, Двавловский могурадей.
Обалда́вл – утончённейший вельможа, ищущий всё обезбожить.
Каргаве́лла (она же Укра́са) – пророчица очень ужасная, былая девица прекрасная.
Отец Украсы – царь чертей с планеты дальней, убеждённый технократ.
Зараза́вл, Борова́р, Формови́л, Изуве́р, Цивилиза́вл, Жела́вл, Страхова́л, Народа́вл, Государа́вл, Релига́вл, Тирана́вр – подельники Двавловы, черти конченные, зла кураторы и заговорщики.
«Ангел Смерти» -- существо зело загадочное, мучитель и гад безжалостный.
Рыжая властительница – чертовка эмансипированная, участница царского пира.
Никто – тот, кто вроде всё имел, да в Ничто он загремел.
Нахрена́вр – бравый спец махать мечами и спецназовский начальник.
Ваня – сын Смиряя, парнишечка добрый, избавивший папу от смерти позорной.
Сия́на – девочка светлого Божьего Дара, коя Явану сей Дар показала.
Даренда́р – человек великий дарский, вроде нашего царя.
Дарзвени́р – человек-орлан большой, певший сердцем и душой.
Нэра́о – великанский лев из Дара, несравненнейший силач.
Оссия́р – старичок, грибу подобный и волшебник бесподобный.
Баба Ласка – очень добрая душа, с ребятнёй и без гроша.
Алья́на – внучка бабушки Ласко́вьи, девка видом будь здоров.
Лоботрясы-кулачата – зубоскалы и амбалы, кои полюшко вспахали.
Крутоя́р – староста с замашкой панской, прихлебатель оккупантский.
Прово́р – богатеев представитель, жадина и притеснитель.
Арда́р – арский стражник, вой хреновый, уморной боец с коровой.
Ярми́ла – он считал уж барыши, а взял и подвиг совершил.
Бодри́с, Яри́с и Недайма́х – то сыновья Ярмилины, они могли бы жить, да только вот пришлося им всем головы сложить.
Курча́та – был разбойник зело ярый, да отбы́л он в Сивоярь.
Раскуевские паломники – рассияне бывшие, душами оплывшие.
Прахо́й – жрец беспутной веры в Ара, толстопузая попяра.
Радави́л – князь раскуевский, подлец, коий свой нашёл конец.
Парень-гусляр – местный хлопец с сильной волей, верный дедовской к Ра моле.
Мило́ра – плясунья-красавица, гадам попавшаяся, жертва сожженья несостоявшаяся.
Боего́р – богатырь, маху было давший, в долгу пред Ваней зато не оставшийся.
Велиза́р – истый лекарь, вращ, правед и хранитель древних вед.
Сикишва́ль и Юще́нь – служаки арские у врат Раславских, Ваньку сначала не пропускавшие.
Укра́д – князь Раславы, оккупант, гад, садист и музыкант.
Арда́н – командир арейской рати, молодой такой нахал, да Яван на всю их банду взял и просто начихал.
Раненый гонец – страшной вести доставитель, мести праведной проситель.
Хитла́рь – непоратор, адский маг, Расиянья лютый враг.
Рейтинг: 0
607 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
