— Ой! Мамочки! Так всё на самом деле происходит?

 

 

— Да, уже давно я не «Лесная фея», я — Ведьма! Я — суть её. Сглотнуть бы разом всё, огнём запив, и поглядеть на небывалый мир, меняя декорации, и бесконечно перевоплощаясь. Услышать звуковое выраженье Имени Марго и осязать Его, и принимать, вбирать, осознавая глубину и мощь Вселенских шифров. Мне надоело просыпаться не в том мире. Другой необходим, где не было меня. Своё «потом» хочу сейчас, а не опомниться за исступлённым «поздно».

— Бунтуют бесы?

— Взывать осточертело, они сорвали удила, им нужен выход!

***

Платье для Королевы

Караванщик-ветер сгонял навьюченные ледяным дыханьем тучи к горизонту, скрывая алый шрам закатной полосы, — их к себе манила далёкая гроза, наполненная клубами протяжного гула, распарывающего чрево тьмы яростными бликами молний.

Теснилось дрожью эхо между исполинских кедров, томно истекающих янтарной кровью солнца, — в ней густо застывала память о минувшем.
 
Луи-Ипполит Леруа стоял у входа в грот, укутанный звериной шкурой. Стонал он исступлённо в ожиданьи, обернувшись к вершине Альп, к её каменному оскалу, похожего на зубастую ловушку Люцифера. И словно из гортани Сатаны, неспешно, горделиво являлась полная луна.

В глубине вертепа пробуждалось и сгибалось в корчах осиное гнездо, скопище полнилось треском калёных жал.
В прелюдии экстаза Мастер содрогнулся.
— Пора. Лови мгновение — «cárpe diém»!
 
Лютый голод спешно сжирал всполохи огненных теней в слепых глазницах Леруа.
Змеёй шипела сера на его висках и клокотало в жилах некротическое изможденье плоти.
Скрипя зубами, раз за разом срывал он остриё в рассаднике от каждой хищной твари, вдевал чуть осязаемую нить, созданную его воображением, и творил... творил на ощупь, слагал, желая показать свою гениальную дикость, поддаваясь непредсказуемым ритмам затворничества; вгрызался в зуд, крепил скрюченными костяшками пальцев паутину за слоем слой, нашёптывая хищное, забыв о жертвах.
Изгиб... петля... прокол... невидимая складка...
Шипов щетина по хребту...
Метнулись сколопендрой спрятанные вздохи, успели выдавить сакральный знак внутри наряда...
Смешалось всё.
 
И вот, агония затихла.
 
— Я выскоблен...
 
Висела полая картина перед ним — фантом без головы, без рук, без стука каблуков...
Вишнёвый переплёт скользил эфиром, поджечь пытаясь чёрный мрамор виссóна — готово платье Королеве Бала и в нём возможно всё!

 

***

Звёздный час в украденной минуте...

Дрогнул маятник Времён, закачался внутри украденной минуты, расколовшей века на «до» и «после».
Оглушая вселенское сознание, загрохотала иссиня-мрачным прорва над чумным сонмом видений — их опалила стужа, иссушила жажда, встревожила агония исчезающего траура.
Сотрясаясь звериным рёвом, химеры сгребали окровавленную жертвой глину к могильнику веры, хрипами вгрызаясь, оттачивали геометрию углов пентагерóна.
Из праха поднимался могучий исполин Гóлем.
Забытые пороки обнаружили себя и бесхребетными гадами, извиваясь, подползли к нему. Припав к бугристым ступням, заныли, заискивающе взирая снизу.
Натягивая с хрустом цепь, качнулась грузно мощь на глиняных ногах, роняя шорох пыли.
Ля́згнув каменной пастью, во глубине которой мелькали раскалённые всполохи, монстр принялся скреплять обсидиановые* плиты утробной лавой.
 
Скрежетала ржавая санса́ра обратным ходом, распаляла гомон чёрных воронов.
Взметнулось ввысь пустынное дно печальной обители. Каскадом граней засияли ступени к башне зиккурáта. Чёрный мрамор, пропитанный фалернским вином, украсил терассы и ниши стоярусного зала. Открытым куполом вонзилась громада в Высоту Небесного предела*, обрамляя аркаду мерцанием двойной радуги.
Менялась опрокинутая Libra и, в ожиданьи Королевы, расширенным зрачком из тьмы глядела.
 
***
 
...И снова полночь без пяти минут пружиной сжалась.

Тяжёлый занавес поднялся.
Под сводами Созвездия Весов открылась сцена. Кулиса первая, за ней вторая. А далее — гул голосов. Аншлаг по обе стороны подмостков.
Засеменила Коломбиной сгорбленно девица, наряд в заплатках, провинциальные штиблеты на ногах.
— Где Королева? — роптали возмущённо в зале.
— Нам обещали.
— Здесь подлог! — орал неистово Василий V (Пятый), кот-баюн. — Девчонку знаю я, Олеська это! Она мой Whiskas из черешни ела в Нальчике.
— Нобле́с обли́ж. Позвольте, сударь, — поднялся Бегемот. — Что Whiskas! Я эту даму чистым спиртом угощал! Мессир не даст соврать, пред нами Маргарита! И не морочьте голову.
— Чините примусы! Адьё.
Заспорили коты некстати.
Вобрав в себя весь сумрак зала, Марго вскричала:
— Гурманы виртуозности в искусстве, коты, пройдохи, нечестивцы, эпикурейцы супрематизма, иллюстраторы видений, поверьте, вам нужно слышать, чтоб меня увидеть. Разве нет? Молчите, значит... Похоже, что стихи мои внимать желанья не возникнет.
— Не будь заблудшей гостьей. Здесь власть твоя и сила, так стань её венцом!
— Откуда крик? Ван Гог! Тот самый, чьи холсты клевали сытно куры во хлеву! Не разглядела сразу чернь порок ваш и несовершенство. Жаль!
 
Из оркестровой ямы бесплотным духом мелодия порхнула «Венской крови»...
 
— Приветствую вас, Иоганн! — вмешалась в звуки вальса Маргарита (Маэстро поклонился). — Пусть Бегемот сие мурлычет перед сном.
— А всё же, прав был Пастернак! — подпрыгнул снова Бегемот. — «Какая безумная вещь вальс! Кружишься, кружишься, ни о чём не думая. Пока играет музыка, проходит целая вечность, как жизнь в романах. Но едва перестают играть, ощущение скандала, словно тебя облили холодной водой или застали неодетой...».
— Танцор ты тот ещё! — съязвила Маргарита. — С десятком пальцев на ногах удобно?
— Позвольте, но у всех же так! — иронизируя, Коровьев заступился за кота.
— На правой три и семь на левой? Ха!
— Вот Ведьма! — сквозь зубы прошипел несовершенный кот. — Обожаю!
— Я виноградинкой зажата в мощном клюве ворона, — бессилием притворным, визгливой пошлой терцией вибрировал меццо-сопрано Маргариты.
Она погладила кота и тут же яростью забилась:
— Сама себе картина. Я не ищу протянутой руки! И не стекло мозаики я вашей. А слабость — ложь... хотя и привлекает.
— Не на того коня поставили троянцы, — не унимался Бегемот.
Словно хлестнули тёрном по щекам.
— Я не Елена и пробуждать другие удовольствия хочу.
Гудела ссадина цинизма по вискам.
— Вглядитесь в спазм моей улыбки. Цикуты яд корёжит мне лицо — немного смерти для последней Феи — нужный штрих. Хозяин Пепла и Огня его устроил мне в подарок. Хотите издыхание сбить эндорфином? Извольте! Виолончель Жана-Луи Дюпорá сюда внесите! Вращаться будет ось ночи́ под звуки «Розы юга» иль падать первобытным рыком — мне решать, не будь я Королевой!

Затих оркестра бархатистый вой. Виолончель и венский стул стояли рядом. И, обернувшись в полутьме, другой предстала Маргарита. Виссон подпалом красным фибры напрягал и воспевал пропорций грацию, едва касаясь тенью плоти. Изгиб, овал, манёвр пространства и ускользающий абрис соска...
 
Скрипел зубами Леруа, ласкал, воображая, пряди Королевы.
— Желаний платье у Марго — моя причуда, мой каприз.
 
Застыло полотно небес. Ломались с треском страсти. Содома зуд вплетался в хаос властно...

 

 
Искусно дрогнув, хищно распахнула ноги настежь... Скользнула бабочкою на игле виолончель... Коленями сдавив ритм модерато, поправила неуловимую бретель... По шейному изгибу задрожала кожа... Азарт желанья вспыхнул, страх исчез. Спина прогнулась... И пьянящим стоном скатилась по ложбине нота «соль».
 
По жилам флажоле́том — тьму вспорола, едва касаясь тонким пальцем струн. Прислушалась, склонив лицо... «Меню готово! Его оно! Его! Моё! Моё!».
Аллегро разжигая новым пассом, смычком пыталась острый визг сорвать. Багровым жаром бёдра сокращала — безумство эйфории не унять!
Крик расплавляя по груди упругой гладью, волной либи́до заалел оскал...
 
Скандировал зал: «Престо! Браво!», а взгляд Марго невинно-плотоядный прогулочную трость во тьме искал...
 
И почернели слёзы...
А вдали — копыта рвали в клочья мглу и грёзы...
 

***

Фáта-моргáна в Созвездии Маргариты

Украденным осколком времени стонал заиндевевший циферблат.
 
Вспорол мистраль кулис застывших жабры, качнул овальные бока виолончели.
Судорожной стаей кристально-колких нот разлетелось лопнувшее соло, симфонию дополнив резонансом мо́дус.
 
За плотным полумраком чувственных ресниц, в зрачках Марго оттенки риска сжались спазмами стихий.
Скривились молнии узором вен.
Над анфиладой пронеслись обломки сухо-полых мотыльков, сдирая миражи остатками хитина.
 
Надменно хрустнула перчаток кожа в глубине портала и заклубился роем ти́фий стон Марго:
«Он здесссссь!»
Присутствующего взор стерильным скальпелем потрогал губы Королевы, те мидиями задрожали, скользнув горячкою от глотки до сплетенья.
Вонзились будто крылья в позвонки!
Бугрились рёбра рифами, страсть метастазами глушила разум.
 
— Мессир, я — Ваша пленница, я — кукла вуду, я без ночного неба задыхаюсь. Пусть не сойдутся в полночь стрелки никогда! Иглой двойною «без пяти», как матадор, меня пронзите!
— Опасными манерами владеть хотите. Ну что ж, ход Королевы. Но, прежде, буйства жду метаморфоз в Созвездии Весов, хочу вкусить задор альбéдо Ваших карих глаз. Почувствуйте созвучье моего молчания. За знаками следите. И ближе к рампе подойдите — драконы ждут, когда их станете дразнить.

 

 

Безукоризненно застыла в арабеске Королева.
Сковала ярость алый рот...
Взмахнув рукой, метнулась дикой и чужой по сцене, сгибая россыпи шипов калёных роз.
 
Игрой азартною суть Маргариты открывалась, обманчиво-доступною казалась — приручала страх.
Краями жжённых ран, не отделяя боли, роняла контуры притворного беспутства — фантомный прах.
Кружила, корчась, пируэтом, пылая хлёсткой гривой на лету.
Изгибами в овал перетекая по обнажённой шее в пустоту...
 
«Я не для них, не для себя, я для него сейчас танцую!»

Крылом фламинго чёрным вожделенье коснулось тонких пальцев...
Ударившись о возбуждённое бедро, к ногам слетело, выжигая тень приговорённой.
Испугом опрокинутый аффект порхнул в темницу бреда птицею-тотем.
Эпилептический припадок нагнетая, вздыхали томно сильфы в неглиже — они порочным смыслом наполняли невесомость зыбкой яви. Старались сателлиты, переплетали шёпот мёртвых листьев с шелестом капрона, ползущего с ноги ажурного чулка.
 
Почуяли живую мертвяки!
 
Инкýбус воспалённым жалом лобзал шершавый скол клыка — ждал вакханалий торжества.
Глаза его искрились, влеченьем наполнялись капилляры. Виски трещали, сохла глотка.
— Тебя запомнил я без платья, не одетой, разглядывая на спине плеяду пятен.
— Ах, крапинки, разбросанные наугад, тебя зажгли!
— Маршруты их непредсказуемы, о, Королева, ориентир они загадочно меняют. Есть фаворитки с лунным вкусом среди них в местах... э-э-э...
— Вот как? За мною наблюдал, когда я принимала душ?
— Когда спала...
— Теперь со мной ты хочешь порезвиться? Решил, что я скучаю?
— То угадать могу губами, что не заметят хироманты.
Исторг Инкубус хохот неуёмный, колючими секундами мигая невпопад.  
 
...Блеснул смычок над Летой росписью изящной и смех, сквозь хруст хрящей, повис на тонких жилах...
Кровь белладонны чёрным запахом по мрамору проли́лась.
В зрачках Инкубуса остекленевший мóрок замер...  
 
Из бездны вымершей утробою завыла Мантико́ра.
 
Сжигая в устье холодок, Марго, предчувствуя развязку, сквозь зубы зашипела:
— Я хищница, но не подобна Ксéномóрфу. Смотри в меня! Я подскажу тебе границы: не над, не под, не по бокам, гляди в упор! Ты станешь монстром моего мышленья, обещаю. Забрав однажды, не смогу тебя делить ни с кем.
 
Склонилось зло под гильотиной взгляда Маргариты.
 
Пурпурной тенью развернув зеркальных лезвий веер, бровь изогнула Королева.
— Мессир, я кем-то стать должна ещё? Не прекращаюсь?
— Вы сшиты мною, мы едины. Мне равная во всем, я в восхищеньи! Чудовище убив, Вы сами им становитесь отчасти. Но... может, Вы хотите возвратиться? Я сдёрну нить...
— Мне спорить с режиссёром? Покаяния не будет.
— Мой миг — Ваш век. Да будет так: в Созвездии Весов, Второго Октября, мерцанием Фа́та-морга́на о Маргарите пробуждаться станет память.
 
Под швами Вечности вспороли стрелки время и поглотили силуэты голосов, снимая бремя с перевёрнутой Луны...
...И стала Тьма до бесконечности всесильна... 

 

***

После бала. Эпилог.

Забытый Нальчик...

Тенётой непрерывною мотался кокон. Объятия тугие — безысходность.